Ты да я, да мы с тобой
Снова выход на ринг. Стойка, звучит гонг.
Кумпур уже насквозь пропитан собственной кровью.
Из разбитых губ вырывается тихий стон:
«Неужели это ты называешь любовью?»
Говоришь, каждое слово — то слева, то справа хук.
Ты зол. На себя, на меня, на оба мира, что нас связали.
От ударов в душе прорастает брешь шипами вкруг,
Для которой уже не найти бальзама.
«Он не со зла» — твержу мантрой, снаружи — боль.
Внутри — крик обиды «я лишь хотела помочь».
Пустота. Усталость. Хорошо, есть алкоголь.
Мой родной продолжает рвать меня в клочья.
Я слышу хруст костей — минус ребро, второе.
Сложно делать вид, что всё хорошо. Но я стараюсь.
В бреду от боли представляю, что я у моря.
И это лишь страшный сон. Но почему-то не просыпаюсь.
Бросаешь бинты, вместо них мотаешь на руку мои нервы.
Я тиха и послушна, как положено марионетке.
Видимо путь от «привет» до «прощай» самый верный.
Жду, когда положат мне на глаза монетки.
Впереди ждут только тьма, пустота и лимб.
Всему есть конец. Жизнь – страсти людские да череда инерций.
Что напоследок могла бы сказать я им?
«Каждый из вас останется в моём уже мёртвом сердце».
Кумпур уже насквозь пропитан собственной кровью.
Из разбитых губ вырывается тихий стон:
«Неужели это ты называешь любовью?»
Говоришь, каждое слово — то слева, то справа хук.
Ты зол. На себя, на меня, на оба мира, что нас связали.
От ударов в душе прорастает брешь шипами вкруг,
Для которой уже не найти бальзама.
«Он не со зла» — твержу мантрой, снаружи — боль.
Внутри — крик обиды «я лишь хотела помочь».
Пустота. Усталость. Хорошо, есть алкоголь.
Мой родной продолжает рвать меня в клочья.
Я слышу хруст костей — минус ребро, второе.
Сложно делать вид, что всё хорошо. Но я стараюсь.
В бреду от боли представляю, что я у моря.
И это лишь страшный сон. Но почему-то не просыпаюсь.
Бросаешь бинты, вместо них мотаешь на руку мои нервы.
Я тиха и послушна, как положено марионетке.
Видимо путь от «привет» до «прощай» самый верный.
Жду, когда положат мне на глаза монетки.
Впереди ждут только тьма, пустота и лимб.
Всему есть конец. Жизнь – страсти людские да череда инерций.
Что напоследок могла бы сказать я им?
«Каждый из вас останется в моём уже мёртвом сердце».